Иван Шмелев: Где оно, счастье наше?

140 лет со дня рождения Ивана Сергеевича Шмелёва (3 октября 1873 г. - 24 июня 1950 г.) — русского писателя, публициста, православного мыслителя.

«Превознесешься своим талантом» — так сказал старец молодому человеку, только начинавшему свой путь в литературе. Этим человеком был Иван Сергеевич Шмелев. В 1895 году, совершая путешествие на Валаам, он заехал в Троице-Сергиеву Лавру, и принял из рук известного подвижника Преподобного Варнавы Гефсиманского благословение на занятие литературой. Укрепляя Ивана, старец в нескольких словах приоткрыл ему, что его жизненный путь будет сопряжен со множеством испытаний. Благословение исполнилось в точности: его гость стал выдающимся русским писателем, и на долю его выпало стать свидетелем революции и гражданской войны, пережить смерть самых близких людей и разлуку с Россией.

После революции 1917 года имя Ивана Сергеевича Шмелева на родине замалчивалось. Не соответствовал, не по духу пришелся новой власти. Верующим был всю жизнь, православным, и сохранил веру как нить, соединяющую его с Россией.

Родился будущий писатель в Кадашевской слободе, в Замоскворечье. Отец писателя принадлежал купеческому сословию, но торговлей не занимался, а был подрядчиком, хозяином большой плотничьей артели, содержал и банные заведения. «Мы из торговых крестьян, — говорил о себе Шмелев, — коренные москвичи старой веры».

Семейный уклад отличался патриархальностью и своеобразным демократизмом. Хозяева и работники жили вместе: строго соблюдали посты, церковные обычаи, вместе встречали праздники, ходили на богомолье.

Среди любимых писателей еще в детские годы — грамоте Ивана учила мать — оказались Пушкин, Тургенев, Гоголь. В гимназии он увлекся творчеством Лескова, Короленко, Успенского, Мельникова-Печерского и Толстого. Позднее влияние русской классики проявится не только выборе сюжетов его собственных произведений, но и во многом определит стиль, позволит выбрать особую интонацию, индивидуальную, и, в то же время, связывающую его с национальной литературной традицией: у Ивана рано появилось чувство сопричастности, сострадания.

Мало-помалу увлечение литературой, сформировавшее любовь, вкус к языку, пробудило в нем желание писать. Однако прежде чем первые его сочинения увидели свет, Шмелев несколько лет, после окончания Московского университета, проводит в занятиях практических, в заботах о хлебе насущном. Недолго проработав помощником присяжного поверенного в Москве, Иван Сергеевич отправляется во Владимир-на-Клязьме служить налоговым инспектором. Месяцы напролет колесит он по ухабам русских дорог, встречая на своем пути представителей всех слоев общества, ночует на постоялых дворах, заросших сиренью и лопухами, пропитанных запахами сена и щей, накапливает впечатления от глухой русской провинции, теплой и сохранившей еще атмосферу старины. Характеры, говор и обороты речи — его «палитра», его писательский капитал.

К 1905 году интересы его определяются окончательно. Шмелев не сомневается: настоящее дело в жизни для него может быть только одно — писательство. Он начинает печататься в «Детском чтении», сотрудничать в журнале «Русская мысль», и, наконец, в 1907 году, выходит в отставку с тем, чтобы обосноваться в Москве и уже целиком посвятить себя занятию литературой.

Настоящий успех принесла Шмелеву повесть «Человек из ресторана» (1910). Историю «маленького человека», отношений отцов и детей в обстановке революции 1905 года критика и читатели приняли с восторгом, сравнивая ее с дебютом Ф. М. Достоевского. В годы между двумя революциями Шмелев получает широкое признание и уважение признанных мастеров, товарищей по перу.

Влияние критического направления особенно явно в известном его рассказе «Оборот жизни» (1914-1915), написанном в Калужском имении, где Шмелевы переживали события, связанные с началом германской войны. Тема выбрана с гоголевской остротой — дух стяжательства, обращение к собственной выгоде общей беды. Столяру Митрию война принесла барыш. Работа его — изготовление могильных крестов. Но неожиданно свалившиеся на него «доходы» подталкивают и его к осмыслению происходящей трагедии. Восприятие войны Шмелевым отчасти обостряется в связи с уходом на фронт его единственного сына Сергея. Болью проникнута и суровая повесть «Это было». Но, в целом, это еще привычный, «узнаваемый» Шмелев.

Начало 20-х годов на много лет определило характер творчества Ивана Сергеевича Шмелева. В истории нет сослагательного наклонения, и все же… Не окажись он «запертым» в Крыму во время голода 1921 года, стоившего России почти шести миллионов жизней, не стань очевидцем красного террора, возможно, о нем осталась бы память как о замечательном, тонком, проникновенном писателе-реалисте, в чьем творчестве порой заметны мотивы Гоголя, Лескова и Куприна.

Крым – одно из самых важных в судьбе писателя мест. Здесь Шмелёв любил отдыхать и работать, мечтал иметь собственную творческую мастерскую. Иван Сергеевич прожил в Алуште четыре трагических года - с 1918 по 1922. Мечта – жить в Крыму сбылась для Шмелева страшным образом. Писатель пережил здесь все ужасы гражданской войны и самую страшную беду – 3 марта 1921 года большевики расстреляли в Феодосии его единственного сына Сергея, 24-летнего офицера-инвалида. Не было у Ивана Сергеевича более глубокой незаживающей раны, нежели эта.

Впервые Иван Сергеевич Шмелев побывал в Алуште в 1907 г. на даче своего редактора Д. И. Тихомирова (педагога и издателя детского журнала), в Профессорском Уголке. Крымская природа, ее роскошь и великолепие, произвели на писателя большое впечатление, которое отразилось позже в рассказах «Под горами» (1907) и «Виноград» (1913). В 1917 г., после месячного летнего пребывания на даче у С. Н. Сергеева-Ценского, ему удалось сговориться и купить находящийся неподалеку участок. Шмелев намеревался строить дом, сажать виноград, наслаждаться чудесным Крымом и даже завести лошадь.

Узнаваем он и в «Неупиваемой Чаше», написанной уже после октября, в 1918-м, в Алуште, где писатель надеялся укрыться с семьей от внезапно нависшей опасности, смутной и еще не достаточно осознаваемой, но уже не оставляющей сомнений в серьезных преступлениях против нравственности.

Шмелев инстинктивно распознал в октябрьской революции дух лицемерия, бесчеловечности, кощунства. В Крыму он словно пытается избавиться от ощущения кошмарного сна и пишет пронзительную, взывающую к человечности, к добру повесть о крепостном мастере.

Первым знаком беды стал арест сына, Сергея. Вся вина его в глазах новых властей заключалась в том, что он был мобилизован еще до революции. Сначала оказался на фронте, а потом — в армии генерала Врангеля. Молодой человек, отказавшийся от эмиграции и не предполагавший возможных последствий. Он был заключен в один из тех страшных «подвалов», где тысячи определенных к истреблению комиссары морили голодом, томили до измождения, прежде чем, ограбив, расстрелять тайком, ночью, за балкой, и сбросить безымянными в общий ров. Свыше двадцати тысяч в одном лишь Крыму…

Попытки добиться освобождения Сергея оказались тщетны. Шмелевы писали к Горькому, Вересаеву, Луначарскому. По одной из версий, из центра была выслана телеграмма крымским чекистам, но, даже если это так, спасти Сергея не удалось. С великим трудом родителям удалось найти останки сына и похоронить его по-христианскому обычаю.

Когда весной 1922 г. Шмелев возвратился обратно в Москву, поэт И. А. Белоусов, друг писателя, вспоминал: «...Шмелев вернулся в Москву, я едва узнал его при встрече: вместо живого, подвижного и всегда бодрого, я встретил согнутого, седого, с отросшей бородой разбитого человека. В Москве он несколько поправился, но страшно тосковал, что не может писать».

Во имя будущего литературного труда Шмелев эмигрировал в 1922 г. во Францию, видя единственный смысл жизни в долге рассказать миру о том, что произошло в России. Первое же его произведение «Солнце мертвых» - о страшном голоде в Крыму в 1921 г. - было переведено на 5 языков и вызвало горячие отклики лучших писателей мира.

И. С. Шмелев не пишет о зверствах, очевидцем которых был. Здесь нет статистики, не анализируется политическая ситуация. Он пишет о душе человеческой, о «судорогах» этой души в страшных кровавых испытаниях. Его «Солнце мертвых» заставит многих симпатизирующих «великому социальному эксперименту» в России впервые задуматься о цене подобного «опыта».

Для того, чтобы прочитать эту вещь от начала до конца, требуется определенное мужество. Книга об умирании, медленном и неотвратимом. На дачах под Ялтой, еще недавно оживленных, уютных, а теперь разоренных, равно обреченными на смерть становятся растения, люди, птицы, животные. Чудом выжившие после налетов новых «хозяев жизни» обитатели дач оказываются вовлеченными в борьбу за последние зерна, жмыхи винограда, зелень на грядках. Вокруг царит не благодатная тишина, а мертвая тишина погоста. Обманчиво хороши сады, опустошены виноградники, перебиты хозяева. Негде молиться: церковь превращена в «подвал тюремный», а у входа сидит сторож-красноармеец со звездой на шапке. И под каждой кровлей одна дума — хлеба!

Перед читателем проходит череда личных крушений, за каждым из которых — разочарование. Едва плетущаяся от истощения соседка-няня сокрушается: «А говори-ли-то-о! Озолотим на всю поколению! Вот и колей, поколение-то оно какое!» А недавно она ждала, что исполнится «верное слово», слышанное ей на митинге, и раздадут «всем трудящим» дачи и виноградники. Сосед в оборванной одежде и в опорках вспоминает, как в благополучии, за границей, пожимал руку продавцу часов и с чувством говорил о зарождающемся в России революционном движении, которое «принесет свободу и соседним странам». Один за другим умирают оставшиеся без работы мастера, приветствовавшие в октябре 17-го «свою правду». А по дороге по направлению к городу в каком-то исступлении, не страшась уже ничего: ни засад, ни красных патрулей, с одной мыслью: «дойти бы», бредет жена комиссара с двумя еще живыми детьми. Третьего похоронила. Бросил муж ее, «дуру», ради «коммунарки». Вот и думает: «лучше пусть сразу убьет и этих, чем так…» Недавно и она жила надеждой.

В книге Шмелева все — муки голода: расстройство сознания, зрения, парализация воли, и несравненно большие нравственные мучения — от невозможности помочь, защитить и от запоздалого раскаяния: не предвидели, не предотвратили… На фоне крымской трагедии уже не романтически-наивной, а инквизиторски-циничной представляется мечта: «Мы наш, мы новый…»: «Из человеческих костей наварят клею – для будущего, из крови настряпают «кубиков» для бульона… Раздолье теперь старьевщикам, обновителям жизни. Возят они по ней железными крюками». Нет, после потоков крови будущее не станет «светлым». Из ада не вырастет «рай».

Оставаясь в СССР, писать правду о событиях последних лет было невозможно, а лгать Шмелев не умел и не хотел. Вернувшись из Крыма в Москву весной 1922 года, он принялся хлопотать о выезде за границу, куда его настойчиво звал Бунин, и 20 ноября 1922 г. он вместе с женой выехал в Берлин. В январе 1923 года Шмелевы перебрались в Париж, где писатель прожил еще долгих 27 лет.

Для многих русских писателей и деятелей культуры эмиграция обернулась тяжелым творческим кризисом. Что поддерживало И. С. Шмелева? Именно присущее ему особое отношение к творчеству как к исполнению долга перед Богом, возможное для верующего на всяком месте. Он не смог «прижиться» на чужой почве, и эмиграции политической сопутствовала эмиграция внутренняя: он жил творчеством, воспоминаниями о России, ее духовным наследием, и молитвой.

Но великий талант не может жить лишь воспоминанием о горе. В 20-е-30-е годы выходят произведения Шмелева, посвященные России его детства. Искалеченная, обезображенная богоборческой властью, она оживает в его замечательных рассказах о Православии. В «Лете Господнем» в череде православных праздников как будто открывается душа народа. «Богомолье» сохраняет яркое, теплое воспоминание о хождении в Троице-Сергиеву Лавру. В отношении оценок писатель сдержан, он избегает нравоучений, пафоса, но порой и чарующий рассказ о том, как было прежде, о Москве, о Рождестве и о сияющем куполе Храма Христа Спасителя прервется стоном: « …Яко с нами Бог! Боже мой, плакать хочется… — нет, не с нами. Нет Исполина-Храма и Бог не с нами. Бог отошел от нас. Не спорьте! Бог отошел. Мы каемся. Звезды поют и славят. Светят пустому месту, испепеленному. Где оно, счастье наше? …Бог поругаем не бывает. Не спорьте: я видел, знаю. Кротость и покаяние — да будут…».

Но, все же, в поздних вещах Шмелева уже нет отчаяния. Даже рассказы, посвященные 20-м, изменяются по интонации: в них проникает надежда, чувство близости Бога, Его помощи, утешения в скорби. «Куликово поле» — свидетельство о настоящем чуде явления Преподобного Сергия Радонежского, об участии святого в жизни людей, а в «Угодниках соловецких» Шмелев передает историю швейцарца, выведенного из ада Соловков молитвами русских Преподобных, изображенных на спасенной этим человеком иконе.

В 1936 году Шмелев закончил первый том романа «Пути небесные», ведущей темой которого становится возможность духовного преображения для современного человека, чье сознание проникнуто духом рационализма. Он хотел бы сказать еще многое, но у Бога свои сроки.

Вспоминая слова старца в самых тяжелых обстоятельствах, И. С. Шмелев находил силы двигаться дальше. В последние годы крест с особой силой налег на его плечи: потеряв жену, прикованный болезнью к постели, вдали от России, он пережил период тяжелой депрессии. И, как солнце перед закатом, в последние месяцы к нему вернулась надежда, желание продолжить работу над новым томом романа «Пути небесные», появились новые замыслы… Господь судил иначе. Иван Сергеевич скончался скоропостижно, в день памяти своего покровителя, уже широко почитаемого верующими Преподобного Варнавы Гефсиманского. И до последнего надеялся, что придет время, когда на родине о нем вспомнят, и обязательно найдутся те, кто сможет выполнить его завещание — перезахоронить их с женой в Москве, там, где упокоены его родные, под сводами Донского монастыря.

По воспоминаниям современников, Шмелёв был человеком исключительной душевной чистоты, не способным ни на какой дурной поступок. Ему были присущи глубокое благородство натуры, доброта и сердечность.

В русской литературе Иван Сергеевич Шмелев оставил образ православной России как лекарство, способное врачевать души людей, выросших вне национальной духовной традиции. Его произведения — это «письмо», обращенное из прошлого с любовью к тем, кому еще предстоит научиться любить.